Фагот – это, как известно, музыкальный инструмент. Но не только. Это слово употребляется также в идиоме «быть, как связка дров» (безвкусно одеваться) и «отдавать костром» (ересью). А «fagotin» означает «шут».
Фагот, он же Коровьев, явно имеет отношение к музыке – как-никак бывший регент, да и с организацией кружка хорового пения он справился более чем успешно. И одет он безвкусно, и шут он отменный… Но при чем здесь ересь?
Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к фиолетовому рыцарю, неудачно пошутившему о свете и тьме и обращенному за это в шута, которому пришлось прошутить дольше, чем хотелось.
Кто же он такой, и в чем заключалась шутка?
…В 11-12 веках в Южной Франции была изысканная и возвышенная культура, носившая имя альбигойской в честь города Альби.
Альбигойцы исповедовали религию катаров, которые считали себя истинными последователями Христа, отвергали католическую церковь, исказившую, по их мнению, подлинный смысл христианства. Они верили, что в мире есть две силы – добрая и злая, Бог и дьявол, и Бог создал Небо, а дьявол – Землю. Поэтому именно дьявол является повелителем земного мира.
Катары делились на «верных» и «совершенных». Совершенные вели аскетический образ жизни: им запрещалось вступать в сексуальные связи, они жили общинами и были вегетарианцами. Верным разрешались радости плоти, и среди них было немало рыцарей и прекрасных дам (создавших «Суды любви» и куртуазный этикет), а также трубадуров, воспевавших доблесть первых и красоту вторых. Некоторые трубадуры и сами были рыцарями.
Католическая церковь в то время была слишком слаба, чтобы уничтожить ересь и захватить земли еретиков. Но в начале 13 века папа заключил союз с французским королем, и войско под предводительством Симона де Монфора вступило на земли Прованса и Лангедока. Война была кровавой и беспощадной. Печально знаменитый епископ Амори после захвата города Безье в ответ на вопрос, как отличить католиков от катаров, приказал: «Бейте всех – Господь разберет своих». Город был безжалостно вырезан – мужчины, женщины и даже младенцы.
Во время осады Тулузы Симон де Монфор погиб. Это вызвало ликование в стане альбигойцев. Его выразил неизвестный автор «Поэмы об альбигойском крестовом походе», написав: «На всех в городе снизошло такое счастье, что из тьмы сотворился свет». На провансальском диалекте это действительно звучит как каламбур («l’escurs esclairzic»).
Что же нам известно об авторе? Как и фиолетовый рыцарь, он остается безымянным, но рассказывает, что сражался в рядах защитников Тулузы, был магом и учеником Мерлина, умел провидеть будущее и вызывать мертвых. Все это умеет и Фагот.
А в поэме другого альбигойского рыцаря-трубадура Каденета есть виньетка с изображением автора в темно-фиолетовом плаще…
Почему же фиолетовый рыцарь никогда не улыбается?
…Гибель Монфора не спасла альбигойцев. В конце 1220-х годов объединенное войско короля и папы одержало победу. Прованс был разорен, а альбигойцы вырезаны или сожжены на кострах. Их последним оплотом оставался неприступный горный замок Монсегюр. Он долго держался, но в конце концов пал. Все оставшиеся в живых защитники были казнены. Никто их них не пожелал спастись, приняв католичество. Именно Монсегюр многие считают прототипом знаменитого Монсальвата – таинственного и волшебного замка, где хранился Святой Грааль.
Немногие уцелевшие альбигойцы перешли в католичество либо стали беглецами и скитальцами. Трубадуры вместо любовных и боевых поэм стали слагать «Плачи» – в память о своем погибшем крае. Бернарт Сикарт де Марведжольс писал: «Плачевные думы повергают меня в безысходную тоску. Я не в силах описать ни скорбь свою, ни гнев… Я разъярен и разгневан всегда; я стенаю ночами, и стенания мои не смолкают, даже когда сон охватывает меня».
Итак, при жизни Коровьев-Фагот был альбигойским рыцарем, магом и некромантом, а в наказание за неудачную шутку (неудачную потому, что, согласно верованиям катаров, тьма и свет ни при каких условиях не могут смешаться) на долгие столетия стал шутом. Магом и провидцем он, впрочем, остался по-прежнему.
И это открытие наводит на крайне интересные мысли об Иешуа га-Ноцри. Немало копий было сломано в спорах о том, насколько его образ соответствует христианской традиции, а насколько – авторской фантазии. Ответ же оказывается ни там и ни здесь: образ Иешуа не каноничен с точки зрения церкви, но вполне соответствует традиции катаров, исповедовавших «чистое, истинное» учение, искаженное церковью, представителем которой в романе является Левий Матвей.
Недаром в романе упоминаются имена разбойников — Дисмас и Гестас. Эти имена можно найти только в апокрифическом Евангелии от Никодима. Ни в одном каноническом источнике их нет. Это же Евангелие уделяет очень много внимания образу Пилата, описывая его попытки спасти Иисуса и скорбь после его гибели.
Итак, «Мастер» написан вполне в духе традиции, но традиции не канонической, а апокрифической. Традиции, последователи которой были уничтожены так же безжалостно, как и Иешуа га-Ноцри.
И это открывает в романе еще один структурный пласт.
В начале 1 в. н.э. в Иудее, находившейся под эгидой Рима, появляется Иешуа – святой для одних, опасный еретик и преступник для других: и для римских властей, и для иудейских первосвященников. И господствующая структура в лице союза светской и духовной власти уничтожает его.
Проходит несколько сот лет – и христианство становится государственной религией Римской империи. Былые мученики превращаются в гонителей. А через тысячу с небольшим лет после гибели Иешуа появляются катары и уверяют, что именно они сохранили в чистоте его учение. И теперь уже светская и духовная власть уничтожают их именем Иисуса.
Проходит еще восемь веков – и на одной шестой части суши церковь уничтожена, а имя Иисуса становится чем-то вроде ругательства. И снова появляется еретик, в своем подвале по ночам рассказывающий историю Иешуа и Пилата и навлекающий на себя гонения светской власти при жизни и порицаемый властью духовной по сей день.
И все это время рядом незримо присутствует Воланд – создатель и повелитель материального мира, если верить катарам. Он наблюдает за тем, как Пилат приговаривает Иешуа к смерти, он забирает фиолетового рыцаря в свою свиту, и он же появляется в Москве, чтобы, кроме всего прочего, забрать к себе еще одного трубадура – безымянного, как и автор шутки о свете и тьме – и его прекрасную даму, ведущую свой род от прекраснейшей из дам своей эпохи – Маргариты Наваррской, королевы Марго.
Обе Марго – и пра-пра-прабабушка, и пра-пра-правнучка – наверняка чувствовали бы себя как дома в замках Альби и Тулузы, гибель которых вечно оплакивал фиолетовый рыцарь. Уж не потомки ли альбигойцев каждый год появляются на Весеннем Балу Сатаны? И не перенес ли Воланд Монсегюр-Монсальват в квартиру 50-бис?
…Итак, учение того, кто был казнен как еретик, таинственным образом передается другим еретикам, поэтам и мастерам. Но мог ли Мастер, создавший роман о Мастере, читать альбигойские рукописи?
Да, мог. И наверняка читал. «Поэма об альбигойском крестовом походе» была в Ленинской библиотеке, как и исследование Н. Пейра, в котором тот рассказывает о виньетке в виде рыцаря в фиолетовом плаще. А в словаре Брокгауза и Ефрона, которым Михаил Афанасьевич часто пользовался, упоминаются обе эти книги.
Одного из героев «Театрального романа» зовут Петр Бомбардов. А в предисловии к 1 тому академического издания «Поэмы об альбигойском крестовом походе», находящемся в Ленинской бибиотеке, сказано, что в 18 веке владельцем рукописи был коллекционер по имени Пьер Бомбард.
Воистину, причудливо тасуется колода карт…